|
Кэнгэки - один из любимых жанров японского кино. Героями являются самурай или ронин, с мечом в руках борющиеся с насилием и несправедливостью. Это жанр героико-романтического плана, который опирается на историю Японии и отражает массовый вкус зрителей. В кэнгэки много легкости, движения, стремительной динамики. Кульминацией является яростный и темпераментный поединок на мечах, к которому, в сущности, сводится все действие фильма. Бросается в глаза внешнее сходство кэнгэки с вестерном. Это позволило впрямую заговорить о заимствовании и подражании. На Западе, после знакомства с кэнгэки режиссеров Акиры Куросавы и Масаки Кобаяси, даже возник новый термин «истерн» (от английского Еast - Восток).
Подобно вестерну, кэнгэки появился благодаря извечному стремлению человека к силе, сочетающейся с понятием справедливости и добра. У далеких предков эту роль выполняла сказка. В таком же кумире нуждается и наш современник, но действовать герой должен уже не по законам волшебства, а в обстановке, близкой к действительности. В кэнгэки, как и в вестерне, сказка камуфлируется под реальность. Однако при всей схожести этих жанров, у них абсолютно расходятся двигательные импульсы сюжета. Кэнгэки вырос на постулатах самурайского кодекса чести, религиозных истинах буддизма, на конфуцианстве, также питаясь фольклором Японии. Вестерн, напротив, способствовал сотворению и укреплению в умах своих соотечественников нового американского эпоса, в нем утвердился американский миф об успехе. Но поскольку один из этих жанров возник на основе национальной традиции, а другой помог ее утверждению, оба самобытных явления киноискусства Японии и США оказались чутким барометром, отражающим социальные, духовные и политические сдвиги, происходящие в общественном климате этих стран.
По японской классификации кэнгэки относится к семейству дзидайгэки - фильмов, действие которых обращено в прошлое (преимущественно в средневековье). Но среди этих комедийных и трагических, пышных постановочных или скромных бытовых лент самыми популярными в Японии всегда были кэнгэки. Неизменной симпатией зрителей пользовалось то, что герой-самурай преодолевал немыслимые трудности ради выполнения долга перед собственным господином, оставаясь сыном своего сословия и сохраняя столь притягательные черты рыцарства, окутанные ореолом романтики. А будучи ронином-скитальцем, выступал против несправедливости власть имущих, стоял на страже интересов бедняков. В любом случае он следовал системе норм и правил поведения, выработанных самурайством в течение многих веков и получивших название бусидо, что означает «путь воина». Главным принципом бусидо была преданность своему господину, презрение к смерти и беспредельный стоицизм. Хотя герой кэнгэки и опирался на историческую реальность, но на самом деле был персонажем, украшенным устной традицией, являлся детищем массовой литературы и, благодаря многократному показу в искусстве, оказывался приподнятым до уровня мифа.
Несмотря на свое разительное сходство с американским вестерном, кэнгэки, в основном, сложился абсолютно независимо от влияния зарубежного кино. В 10-е годы, когда происходило становление жанра, японские кинематографисты обращались к эстетике сугубо условного средневекового театра, господствовавшего тогда на подмостках. Герои кэнгэки, подражая театральным актерам, изображали поединок на мечах при помощи замедленных и условных танцевальных движений, подсмотренных на сцене. Любимец зрителей Мацуноскэ Оноэ, бывший актер Кабуки, ввел в кэнгэки стиль поединков, типичный для традиционного театра - медленно размахивая мечом, он принимал великолепные позы.
Лишь в середине 20-х годов происходят первые соприкосновения кэнгэки и вестерна, который произвел огромное впечатление на кинематографистов Японии. Актеры Цумасабуро Бандо и особенно Дэндзиро Окоти, тоже выученики школы Кабуки, под явным влиянием ритма и темпа вестерна, видоизменили облик поединков, приспосабливая реальные правила боя на мечах к искусству экрана. В сценариях молодого Рокухэя Сусукиды, плодовитого создателя драматургии для кэнгэки и жадного последователя американских фильмов действия - воздействие вестерна ощущалось необычайно сильно. Именно под впечатлением лент из США Масахиро Макино, один из крупнейших режиссеров 20-х - 30-х годов, внесший значительный вклад в становление кэнгэки, сформулировал следующие требования к жанру: крепкий сюжет, ничего несущественного и лишнего, постоянное движение - черты, далекие от устоявшейся в то время традиционной стилистики японского кино.
И вестерн, и кэнгэки владеют системой условных знаков, сразу же определяющих характер жанра. Для кэнгэки это - меч, символ самурайства. Достаточно появиться на экране личности с мечом, как сразу раскрывается характер предстоящего зрелища. Герой кэнгэки - это не психологически разработанный характер, а условная модель, опирающаяся на понятие маски. Известно, что вся система поведения персонажа традиционного японского театра, костюм, жесты и мимика входят в совокупность признаков, помогающих расшифровывать его характер. В данном случае, маска не скрывает, а, напротив, раскрывает и обнажает характер человека. В кэнгэки не сразу можно понять, имеем мы дело с положительным или отрицательным героем. Лишь по мере развития действия техника владения мечом становится своеобразной визитной карточкой персонажа.
Но в отличие от вестерна, где героев характеризует не только социальное положение (шериф, ковбой, скиталец), а и нравственные качества - стихийное чувство справедливости или вероломство, сила или слабость, мужество или трусость, в кэнгэки установилась регламентация иного рода. В канонических образцах жанра горожанин обычно труслив и мелочен, а крестьяне, почти без исключения, - беспорядочное скопище ничтожеств, и только самурай обязательно силен, ловок, мужествен и честен. Сословная иерархия настолько живуча, что крестьянин вообще недостоин быть героем кэнгэки, - один лишь представитель самурайства, даже если нищий ронин, потерявший в силу разных жизненных обстоятельств своего сюзерена. Финальной схватке на мечах могут предшествовать предварительные стычки, но в них никогда не вступают друг с другом протагонисты фильма. Лишь конечный бой должен показать: кто же из двух противников, заявленных в качестве равных, все-таки сильнее и в результате лучше. Поскольку последнее столкновение непременно кончается убийством, то это, как правило, выливается в высшей степени стилизованное зрелище. Но одновременно умело сохраняется равновесие между условностью и былью.
В 50-е годы возникли кэнгэки, которые как бы следовали схеме жанра, но выражали мысли и чувства, ему не присущие. Когда в 1954 году Акира Куросава поставил «Семь самураев» - картину, явно выбивающуюся из канона, - в ней все же наблюдались атавистические реминисценции типичного кэнгэки. Самураи наделены всем арсеналом рыцарских качеств, крестьяне - хитрые приспособленцы, но в этой ленте послевоенного периода отчетливо прозвучала мысль о неизбежности ухода военного сословия с исторической арены. Куросава делает акцент и практически выводит в центральные герои шаловливого, веселого и доброго сына крестьян Кикутие (его сыграл недавно ушедший из жизни Тосиро Мифунэ), наделенного всеми человеческими слабостями. После «Семи самураев» Акиру Куросаву стали обвинять в том, что он поставил «западный» фильм, вестерн. «Я всегда думал о японском историческом фильме, что в нем никогда не используются достижения современного киноискусства и что он исторически поверхностен... Хороший вестерн любят все. Люди слабы, им хочется видеть на экране добрых, смелых, настоящих героев. Вестерны делались всегда, недаром сейчас создалась даже своего рода грамматика вестерна. Этой грамматике я и учился». Таков был ответ Куросавы. И в дальнейших двух боевиках «Телохранитель» (1961) и «Цубаки Сандзюро» (1962) он, строго придерживаясь канона кэнгэки, все же открыто иронизирует над безжизненным кодексом чести, над ограниченностью и тупостью следовавшего ему самурайства.
Такое же отношение к самурайскому сословию выразил Масаки Кобаяси в «Харакири» (1962) и «Восставшем» (1967). Эти картины отличались как раз тем, что ниспровергали кодекс бусидо, рисовали трагические фигуры героев, восставших против омертвевших догматов, показывали полнокровных и реальных, а не условных и легендарных личностей. Любопытно же другое - независимо от идейной интерпретации героев, язык этих фильмов и их «грамматика» оставались неизменными. Знаковая система жанра, апробированная всей историей его становления, оказалась устойчивее идеологии. И еще бросается в глаза определенная закономерность - искренне и целеустремленно разоблачая мораль самурайства, режиссер не мог устоять перед соблазном эстетизации жизненного уклада военного сословия.
Все-таки большинство кэнгэки являлись продуктом массовой культуры. А поскольку массовое потребление предусматривает стандарт, то этим можно объяснить бесконечное тиражирование одних и тех же героев, поставленных в одну и ту же ситуацию. Рождались целые серии фильмов с переходящим из ленты в ленту персонажем. Характер героя оставался неизменным, сюжетные ходы повторялись, а интерес к картинам тем не менее не убывал. Именно это помогло жанру так безболезненно переселиться на телевидение, разрастаясь в бесконечные сериалы. Кэнгэки понемногу покинули большой экран.
Однако кинематограф Японии не мог остаться без своего любимого и популярного жанра. На смену кэнгэки пришел новый жанр - «якудза эйга», своеобразный кентавр, порожденный кэнгэки и американскими гангстерскими фильмами. Вместо карающего зло самурая или ронина явились якудза - члены организованной преступности, которых характеризует своя этика и мораль, все же родственные традиционному японскому мышлению. Характер якудза повторяет характер ронина с его гипертрофическим чувством справедливости, не мешающим тем не менее убивать. В лентах о якудза нет верности самурая собственному господину, зато есть преданность рядового гангстера своему боссу. Патернализм, столь характерный для старого феодального мышления, пронизывает также и эти фильмы. Принцип верности вновь поставлен во главу угла. Правда, жанр «якудза эйга» недолго господствовал на большом экране и вскоре тоже переселился на телеэкран.
Причины, породившие и кэнгэки, и вестерн, существуют до сих пор. Поэтому можно не сомневаться, что оба жанра окончательно не уйдут из кино. Они будут вбирать в старую схему новые мотивы, трансформироваться в неведомые формы, но всегда будут отвечать потребностям зрителей видеть на экране сильного, справедливого и романтического героя.
Инна ГЕНС
|
