|
Обещание самоуверенного Никиты Михалкова «догнать и перегнать» Спилберга, данное год тому назад по случаю выхода сиквела «Утомленные-2», выполнили — без лишних амбиций — продюсер военной драмы «Брестская крепость» Игорь Угольников и режиссер Александр Котт. Неделю назад на большие экраны вышла киносага о патриотизме без лишнего агитпроповского рафинада — просто война и человеческая судьба. Но для нас сегодня — это больше, чем киносага, это способ найти себя в сетях исторической памяти.
Оборона Брестской крепости — действительно героический эпизод Второй мировой войны, который не вписывается в стандарты военной логики. С одной стороны, оборона цитадели не имела стратегического смысла: ведь ее укрепления давно утратили свои оборонительные функции. Крепость по сути была лишь казармой. А с другой — долгое время оставаясь ячейкой организованного сопротивления в тылу гитлеровцев, она отвлекала на себя силы противника. Только в первый день осады 45-я немецкая дивизия потеряла до 300 человек убитыми. Это была самая большая потеря вермахта, которую он понес в тот день по всей линии фронта от Бессарабии до Прибалтики.
Прямое попадание в хранилище боеприпасов вследствие массированного артобстрела на рассвете 22 июня практически разоружило гарнизон. Положившись на разрушительный эффект артподготовки, командование вермахта планировало овладеть цитаделью уже в полдень 22 июня. Вместо этого проходили дни, недели... Уже была оккупирована практически вся территория Белоруссии, велись бои за Смоленск, а в 500 километрах от линии фронта каким-то чудом сопротивлялась горстка красноармейцев — без пищи, воды, медикаментов, имея мало боеприпасов, задыхаясь от пороховой гари и трупного смрада. Героизмом назвать это мало, это — чудо, порожденное человеческим духом, независимо от режима, который царил тогда в государстве «рабочих и крестьян».
Задумайтесь: один из главных героев ленты — майор Петр Гаврилов (в роли Александр Коршунов) — был взят в плен на 31-й день осады! Известны воспоминания врача, который лечил пленного в концлагере: «Одежда его превратилась в лохмотья, лицо покрыто пороховой копотью и обросло бородой (...). Это был, в прямом смысле, скелет, обтянутый кожей. Обессиленный настолько, что ему не хватало сил сделать даже глотательное движение. Так что врачам, чтобы спасти ему жизнь, пришлось прибегнуть к искусственному питанию».
В истории обороны Брестской крепости до сих пор есть белые пятна, самое большое из которых — почему память об обороне Бреста была фактически вычеркнута из героики войны вплоть до начала 1960-х годов, хотя десятки героев-символов советский агитпроп буквально фабриковал…
Впрочем, разговор пока не о военном чуде. Да, потомков героев той войны никаким чудом, похоже, не удивишь. К примеру, на официальном сайте фильма «Брестская крепость» размещен видеоподкаст с интервьюированием московской молодежи старшего школьного и студенческого возраста. Подавляющее большинство юношей и девушек на вопрос «Что вы знаете о Брестской крепости?» выдавало что-то вроде звуков, ассоциирующихся с названием легендарной рок-группы Петра Мамонова…
Речь пока о реконструкции, которую без колебаний назову шедевром батального киноискусства. Два часа жизни на кончике штыка, которые смотришь на одном дыхании. Минимум слов, минимум «киномасок», максимум напряжения, будто ты сам вскоре очутишься на передовой...
Зрелищные батальные реконструкции, грандиозная работа декораторов, гримеров и художников по спецэффектам — что-то совершенно ошеломляющее для украинского большого экрана. Уже не говоря о работе оператора и режиссера, который безупречно провел лаконичную сюжетную линию картины через судьбы четырех главных героев, носящих настоящие имена своих прототипов и даже имеющих одинаковую с ними внешность.
Единственный вымышленный персонаж в киносценарии — трубач Сашка Акимов, от чьего имени звучит закадровый голос как воспоминание одного из немногих защитников крепости, которым посчастливилось выжить в том аду. Его прототипом был воспитанник музыкального взвода гарнизона Петр Клипа. Как и в картине, ему удалось выскользнуть из окружения. За несколько дней блужданий по лесам, обессиленный, он таки наткнулся то ли на гитлеровцев, то ли на полицаев. Вскоре оказался в лагере для военнопленных на Подлясье, затем до конца войны находился на работах в Эльзасе. Вернувшись на родную Брянщину, герой брестской обороны вскоре был осужден за «политическую небдительность» (вспомнили ему и «коллаборационизм») и очутился в местах не столь отдаленных. Но это уже сюжет, далекий от саги И.Угольникова.
Не показано в фильме, что на самом деле комиссара Фомина выдал гитлеровцам предатель. Вместо этого главный герой сам сознается немецкому офицеру: «Я комиссар и еврей». Его расстреляли на месте… В фильме, как в доброй патриотической сказке, нет предателей — все без исключения герои, даже малодушный «киношник», подорвавший себя и немецкого капрала случайно найденной лимонкой.
В жизни на самом деле все было намного сложнее, иногда и трагичнее. Не все были готовы отдавать жизнь за кровожадный сталинской режим — особенно в первые дни войны. Но у киноискусства другая миссия...
Война — это прежде всего девальвация ценности человеческой жизни и достоинства. Однако сегодня — через десятилетия «забвения» и «припоминания» — война приобретает не только исторический, но и историософский смысл, который ни один «классик» не смог бы втиснуть в кадры киноленты об отдельном, пусть даже самом ярком эпизоде военной эпопеи. Лишь историософия способна задать историку вопросы, ответ на которые напрасно искать в исторических источниках. Поскольку история «наследила» другой тропой...
А если бы не было 22 июня 1941 года, точнее, если бы это была обыкновенная календарная дата в жизни воинов брестского гарнизона? КАКОЙ была бы страна в эти годы и последующие десятилетия? Счастливой, безбожной, уверенной в правильном курсе партии?
А какой была бы Украина «от Сяна до Дона» в составе страны цветущего сталинизма? Существовала ли бы такая «колониальная» единица вообще, принимая во внимание прогресс сталинской социальной и национальной политики? Вопросы с условным способом конструкции можно было бы множить, если бы не одно «но»…
Но произошло так, что в борьбе за создание коллективных хозяйств в СССР победил… вермахт. Многие советские крестьяне (не только в Украине) встречали нацистов хотя и с боязнью, но тем не менее как освободителей от колхозной диктатуры и атеистической тирании (примерно так это звучало в их пропагандистских лозунгах). Вместо второй безбожной пятилетки открыли церкви, — очевидно, те, которые не были высажены в воздух. В свою очередь в Москве даже позволили избрать патриарха, восстановили погоны для комсостава РККА по образцу царской армии, ввели ордена в честь «классово вражеских элементов», самое уважаемое солдатское отличие повесили на георгиевской ленте. Казалось, еще немного — и вернули бы триколор на боевом флаге... Знакомый ветеран рассказывал, как в 1943 году его помполит двусмысленно насмехался: «Так и Маркса—Энгельса отменить недолго».
Маркса—Энгельса из идеологического пантеона не устранили. Однако страна после 1945-го была уже не той, что в бурные годы коллективизации-индустриализации. С фронта пришло поколение, которое не дрожало от стука сапог в коридоре или визга тормозов «воронка» под окнами в полночь. Это поколение не так легко было взять на испуг, поскольку оно уже видело самый ужасный в этом мире ад. Один из таких образов человека постфронтового поколения недавно воплощен в ленте «Стиляги». Отец-фронтовик, которого сыграл Сергей Гармаш, не боится, что скажут соседи о «непролетарском» увлечении его сына или о расовом происхождении его внука, поскольку свое он уже отбоялся. Главное теперь — жить, а как жить — это дело тех, кто выжил.
Примерно такой и была вся послевоенная страна, которая и объясняет резкое цивилизационное изменение второй половины 50-х во времена построения социализма «с человеческим лицом». А какой она могла бы быть, если бы хорошие союзники Гитлер и Сталин мирно поделили между собою сферу влияния в Европе по обе стороны от брестского плацдарма? Какими были бы украинцы через два-три поколения сталинской промывки мозгов?
Представим еще худший вариант. Предположим (не слишком озаботясь идеями беллетриста Виктора Суворова), что, разочаровавшись в военном сотрудничестве, Сталин таки решился бы нанести «превентивный» удар по своему классово чужеродному союзнику до 22 июня 1941 года. И что, если бы советскую машину не удалось остановить где-то на Рейне или в Альпах? Тогда уже нацистская Германия была бы спасателем и освободителем европейских народов от «красной чумы». Кем бы были украинцы в глазах порабощенной Европы, точнее, большой «страны советов» от Тихого океана до Атлантики, особенно после ее неминуемого распада в 1991 году или еще раньше? Вопрос риторический, но, похоже, что таки козлами отпущения...
Потому герои этой войны — настоящие герои (если не принимать во внимание единичные случаи агитпроповской героизации), в отличие от немецких участников этой мировой бойни, далеко не все из которых были садистами и изуверами. Однако даже слушатели военной академии бундесвера после Бисмарка и Гинденбурга сегодня изучают опыт лишь фельдмаршала Роммеля. И фильмов о героической обороне Кенигсберга в послевоенной Германии не снимают, поскольку на примерах такого сорта трудно было бы формировать идентичность послевоенного поколения немцев, способных жить в условиях европейского сообщества, где уже давно нет государственных границ и оснований для внешней агрессии.
Между тем у нас есть возможность считать героев Бреста своими героями и на их примере формировать у современного поколения украинцев вполне легитимную, с точки зрения морали, идентичность. Ведь каждый четвертый погибший в той войне красноармеец — родом из Украины, как и каждый четвертый награжденный званием Героя Советского Союза.
В последние годы в Украине много сделано для увековечения памяти жертв Голодомора 1932—1933 годов, однако не отснято ни одной ленты о героях Крут — согласитесь, наших «трехстах спартанцах». Даже героям националистического подполья (например, Елене Телиге или Олегу Ольжичу, не обязательно Роману Шухевичу) не посвящено ни метра игрового кино.
Будто Повесть минувших лет — летопись, написанная нами, но сохраненная в многочисленных списках в российских скрипториях, — память о Второй мировой войне попадает к нам, причастным к великой победе, в зарубежных «киносписках» великой летописи, составленной не нами и не с нашим участием. Таким образом, для нас «Брестская крепость» — больше, чем киносага, — это способ найти себя в сетях исторической памяти.
|
