|
«Брестская крепость» стала для нашего кино вехой в области съемки батальных сцен, но назвать ее совершенным художественным высказыванием все-таки нельзя. Зато это высказывание моральное, нравственное. Причем столь сильное, что претензии михалковских «УС-2» на роль «великого кино о великой войне» обесценились окончательно.
Во вступительных титрах нам напомнят, что есть еще пусть не на карте, но на другой какой-то бумаге Союзное государство России и Белоруссии. А еще раньше была у нас общая родина, причем не для двух – для многих народов, каждому из которых прощали маленькие слабости вроде чтения буддийских сутр над свежей могилой или несколько комичной кавказской удали.
Уже на этом абзаце можно начать ломать копья, делить мебель, вспоминать, кто кому сколько должен и кто кого дольше угнетал, демонстративно плевать на одни памятники и таскать цветы к другим, но лучше расслабиться и смотреть кино. Будем считать, что пленка все стерпит, так проще жить.
Брестская крепость, расквартированный гарнизон, мирная пастораль. Над одним из входов висит польский орел, но польских тут уже нет – сплошь наши, советские. Если и прибежит какой лях с криком, что скоро немцы придут, то не поверят ляху, у нас с паникерами строго. «Зачем вы распускаете слухи о возможной войне с союзником?» – несмело вопрошает офицер НКВД Вайнштейн у боевого майора Гаврилова. И тут же извиняющимся тоном сообщает, что данный случай паникерства будет рассмотрен через неделю.
Не успеют. 21 июня на дворе. Жарко, душно, неспокойно. Но в военторге – холодная минералочка, в клубе – кино с Орловой, на фоне дерева снимается семейство. Водитель обрывает для продавщицы клумбу. Мальчонка-трубач удит рыбу с лейтенантской дочкой. Лишь Гаврилову неспокойно, да что с паникера взять.
Подобное ощущение невнятной тревоги под теплым солнышком очень любят эксплуатировать в Голливуде, но признанный специалист по нему – Стивен Кинг. Завсегдатай дьявольских посиделок всегда ценил сюжет про мирный город, добрых молодух и тающую в детских руках «мороженку». С непременным условием, что через пару минут в этот очаг благоденствия явится Зло.
Зло явится перед рассветом, неслышно. Сойдет с поезда, замаскировавшись под своих, прикурит путевому обходчику, а после его зарежет. Обходчик стал первым трупом, но скоро счет пойдет на сотни и тысячи: упадут с небес бомбы на клуб и военторг, вскипит речка супом с человечиной, 45-я пехотная дивизия въедет в крепость по ковру из человеческих тел. Оборона разобьется на несколько очагов сопротивления под командованием майора Гаврилова, комиссара Фомина, лейтенанта Кижеватова (театральный актер Коршунов, комедийный актер Деревянко, «чоткий» актер Мерзликин соответственно), а также лейтенанта Вайнштейна (тот долго не продержится, зато явит нам не частный образ симпатичного еврейского комиссара). Между всеми ними шныряет «фартовый» пацан Сашка, его стариковский голос за кадром и рассказывает сию историю.
Гаврилов, Фомин и прочие – персонажи исторические, Сашка – образ собирательный, но важный и удобный: война, показанная глазами ребенка, – один из беспроигрышных ходов в кинематографе (чай, даже у циничных кинокритиков сердце есть). Это второй по счету из откровенно голливудских приемов, использованных в фильме. Третьим не приемом даже, а явным достижением можно назвать работу по спецэффектам и гриму. Взрывается, горит, рушится в кадре не пафосно, как у Бекмамбетова, а естественно и страшно, как должно. Лица солдат «устают», покрываются грязью и кровавой коркой, привычных уже чистых ногтей или металлических пальцев в «Брестской крепости» не обнаруживается.
Кстати, о металлических пальцах. Режиссер Александр Котт, которого теперь небезосновательно назовут «надеждой российского кино», к теме Великой Отечественной подошел довольно рискованно, последовательно проигнорировав три главных тренда эпохи – постмодернизм, православие, государственничество (т.е. все то, на чем построил «Утомленные солнцем – 2» усатый мэтр Михалков). Фильм снят подчеркнуто реалистично, с эффектом присутствия и в полном соответствии с историческим материалом; герои не поминают ни божью мать, ни какую-либо еще; наконец, в кадре обнаруживается тотальный дефицит советских флагов, а на звуковой дорожке – слов «патриотизм», «СССР», «Отечество». Даже имя Сталина не произносится ни разу, Иосиф Виссарионович представлен лишь сопутствующими эпохе плакатами и панно, то есть приравнен к абажурам, шторам, кружевным салфеточкам и картине Шишкина с медведями.
Тут важно подчеркнуть, что ленту практически полностью профинансировало как раз государство (Союзное), но при этом проявило редкую для него тактичность, отойдя в сторону. Его (государства) не видно даже в бытовом, мещанском мельтешении начала, а уж с падением первых бомб остатки режима демонстративно испаряются. Одним ударом разрушен дом, где командованию полагалось собраться с началом войны. Бегут в панике люди, умножая тем самым анархию и хаос. Радист упрямо, с неподражаемым белорусским выговором повторяет: «Я – крепость, держу оборону, жду подкрепления», получая в ответ тишину (данная фраза рефреном проходит через весь фильм).
Потом государство, конечно, вернется: об убитых не вспомнит, выживших, но взятых в плен отправит в лагеря, лишив тем самым Победы (впрочем, не так уж много их и было – многие семьи защитников крепости успели упромыслить еще гитлеровцы, выждав чуть больше года после их добровольной сдачи на милость агрессора). И лишь после смерти Кобы писатель Сергей Смирнов проведет расследование и напишет книгу, на основании которой потом реабилитировали репрессированных, награждали посмертно и вот теперь сняли фильм «Брестская крепость», где в центре – люди, а не вера и не власть.
В этом, собственно, и заключается риск, на который счел возможным пойти режиссер. Коли нет апломба, игры на публику и скрытых подтекстов (как в «Бесславных ублюдках» и тех же «УС-2», например), коли нет ни черта, ни Бога, ни товарища Сталина, не очень понятно, чего ради эти люди вдруг пошли на подвиг. Одно дело – забрать с собой максимальное количество немцев, глядя на трупы своих погибших под бомбами детей, другое дело – терпеть крики пока еще живых, но уже умирающих от жажды. Терпеть, слушать заманчивые призывы с фрикативным «г» («Мы – освободители, пожалейте себя, найдите мужество сдаться, мы сохраним вам жизнь»), но – держать оборону, идти на очевидно гибельный прорыв, зная, что находишься в глубоком тылу, что подмога не придет, что вскоре падет Минск, а забыть о тебе для государства единственно возможное решение.
Ответ, конечно, очевиден, но многие его не примут, а то и поморщатся: просто эти люди Родину защищали.
Будучи выращенными в одну из самых жирных для России эпох, не рискуя попасть ни в Афган, ни в Чечню в силу возраста и новых правил призыва, взяв курс на космополитизм, Интернет и снобизм высоколобых, российские инфанты – основные потребители кинопродукции к словам «честь», «долг», «патриотизм» относятся с иронией. В немалой степени этому поспособствовал неловкий, но в то же время навязчивый культ Победы, однако ирония по отношению к культу (и, если шире брать, к «совку») в общем-то не предполагает агрессивное отрицание чужого, потребного минувшей эпохе восприятия морали.
Меж тем сейчас популярно иметь «свое особое отношение» к ВОВ (базируется оно, как правило, на трендовых, начитанных по верхам публицистах), постить в ЖЖ стишки Юрия Нестеренко, с полуулыбочкой клеймить «тоталитарную модель поведения», хвастаться цинизмом, утверждать, что «в армию идут неудачники», рассуждать о Дне Победы как о «празднике для быдла, которое нормальным людям мешает отдыхать», а то и скатываться в сакраментальное «сдались бы, пиво бы пили немецкое».
Инфантов, в принципе, понять можно. Германия сейчас как раз и славна не танками, а пивом, гражданским автопромом и высоким уровнем жизни, опасаться ее странно, тогда как соотечественника с «розочкой» в темной подворотне – вполне логично. Есть ведь такое слово – «Рашка». В сравнении с ФРГ оная сильно проигрывает. Плохо теперь здесь, хорошо сейчас там.
Что до детских трупиков – ах, увольте. В фильме «Пила» все гораздо, гораздо страшнее.
Однако режиссер Котт, пребывающий во вполне себе хипстерском 37-летнем возрасте, судя по всему, смотрит на жизнь иначе. Понимает, видимо, что дело не в Германии и не в уровне жизни. Что понятие «родина» и «государство» друг друга дополняют не всегда. Что цинизмом зачастую прикрывают глупость. Что эгоизм и самоуважение не синонимы. Что трусость – качество постыдное. Что есть решения, не приняв которые, нельзя остаться человеком. Что такие явления, как долг, честь и патриотизм всё-таки существуют, а если в ком-то их нет, то это проблема не явлений, а этого кого-то (как если бы у кого-то не было миллиона долларов, то это явно проблема не миллиона долларов, как бы нищеброд ни пытался гордиться его отсутствием).
Все эти прекраснодушные банальности не должны смущать в силу двух обстоятельств. Во-первых, они уже успели стать для дискурса некоторой экзотикой. Во-вторых, перед титрами режиссер явит нам адресата своего высказывания – школьника-малолетку, представителя уже совсем нового поколения. С учетом возраста этого адресата, в принципе, понятно, почему нет в картине мата, а сексом занимаются за кадром. Почему погоня двух немецких истребителей за советским самолетом-разведчиком выглядит почти сказочным, в духе Александра Роу противостоянием двух ястребов и белой голубки. Почему, несмотря на обилие мертвечины, режиссер отказывается экспериментировать в области шока – выдумывать травмы поэкзотичней, выдавать мясной ряд понажористей, выпускать кишки поавантажней.
Пожалуй, единственная его проблема в том, что он слишком любит своих героев. Камера постоянно мечется между тремя офицерами, боясь обидеть любого из них. С каждым Котт невыносимо долго прощается, что навевает скуку. Долгие проводы – лишние слезы, но к тому моменту слезы уже успевают высохнуть, происходящее на экране становится недопустимо будничным, а слишком пафосная, слишком четкая точка в каждом из трех случаев вредит реалистичности (и действительно, Гаврилов скрывался в подвалах здания еще целый месяц, а Фомин, расстрелянный как коммунист, как еврей и как комиссар, был выдан предателями).
Сомнительны и кадры мемориала защитникам крепости в самом конце картины, за счет избитости хода сомнительны (больно уж часто подобное применялось в кино, что «А зори здесь тихие» взять, что «Спасти рядового Райана»). Другой вопрос, что уже не раз бывало в истории, когда мемориалам приходилось не просто «помнить», но и «напоминать». Напоминать о былых идеалах и былых подвигах в тот момент, когда история вновь делает поворот, когда ценности опять меняются местами, когда старое вмиг становится актуальным, а новое обесценивается.
Фильм «Брестская крепость», собственно, и претендует на роль подобного мемориала, или хотя бы памятки. Сталин мертв. Гитлер – тем более. Но «подвиг твой бессмертен», и «мне кажется порою, что солдаты...»
Живы они, если вкратце. Должны быть живы. Потому что сейчас таких не рожают.
|
