|
Альманах «Москва, я люблю тебя» начинается с порнушки, заканчивается кремлевскими звездами, а между ними – киллеры, бомжи, милиционеры и пресловутый «квартирный вопрос», словом все то, что мы любим. Глядя на такой город и такое кино, сложно спорить с Кутузовым. Точнее, с приписываемой ему фразой: «Чтобы спасти Россию, нужно сжечь Москву».
Годная бы вышла задачка для среднего сборника «Серые клеточки», что на вокзалах идут по двадцатке: Nokla, Suny Ericssom, Veptu, Pavasonic, Hike, Pama, Abibos, «Москва, я люблю тебя» – найди здесь, дорогой читатель, логическую цепочку. Капитан Очевидность подсказывает: Эммануель Бенбии – продюсер киноальманахов «Париж, я люблю тебя» и «Нью-Йорк, я люблю тебя» – к сборнику новелл о Первопрестольной не имеет никакого отношения.
«Могучая кучка магнитов на холодильник, что покупаешь не себе, а нелюбимым родственникам»
Зачем наши кинематографисты полезли поперек батьки в пекло и столь неизящно замахнулись на раскрученный международный бренд, понятно. Париж, Нью-Йорк, далее на очереди Шанхай, Иерусалим и Рио... Словом, Москва до бенефиса по всем правилам могла и не дожить, тем более что кто ж ее, златоглавую, на девятнадцатом году Батурина искренне-то полюбит. В итоге справились своими силами, не слишком оглядываясь на стилистику предыдущих фильмов: собственно, любви посвящена только половина из 15 новелл.
Вот некий обыватель наблюдает в телескоп за тем, как пытается застрелиться Федор Бондарчук, и почему-то решает ему помешать. Вот итальянский футболист в исподнем мерзнет на карнизе общежития МГУ, скрываясь, подобно узбеку, от ФМС. Вот ангел с лицом Максима Суханова устраивает для разведенки экскурсию меж шемякинских бестий на Болотной, после чего превращается в бабушку. Вот Евгений Миронов спасает цыганочку от педофила. Вот славянская и азербайджанская мафии сошлись у цветочной палатки. Словом, будни столичные такие типичные.
Пожалуй, никогда еще российское кино столь искренне не признавалось в своем глубоко провинциальном статусе. Если «Париж» и «Нью-Йорк» были именно международными проектами (в режиссерском ранжире от братьев Коэнов до израильтянина Атталя), то «Москву» отдали на откуп «дорогим россиянам» и «гастарбайтерам» – гостям из бывших братских республик. Причем мэтры советской режиссуры (за исключением Георгия Натансона) альманах дружно проигнорировали. Видимо, боялись обидеть свою артельную столицу – закомплексованный на сей счет Питер, либо, что более вероятно, предпочли не ввязываться в затею, от которой столь очевидно пахнет комплексами куда менее безобидными.
Ссрежиссировать одну из новелл «Парижа», но взгляды на кинематограф у продюсера Бенбии и племянника Никиты Михалкова неожиданно разошлись. Таким образом, «Москва, я люблю тебя», где Кончаловский выступил креативным продюсером, стала неким «ответом Чемберлену» со стороны «собственных Платонов», коих набрали «числом поболе, ценою подешевле».С топонимическими проектами Бенбии «Москву» роднит разве что типично французский подход в духе «Новой волны», когда «Поль приходит на съемки к Жану, который дописывает сценарий Мишелю, который играет в эпизоде у Антуана, который расхваливает в субботней колонке премьеру Франсуа»: к примеру, Иван Охлобыстин написал три из пятнадцати сценариев, один из которых поставил, а еще в одном сыграл. Однако приводит это не к подобию стилистической целостности, а к ощущению заранее заданного уровня пошлости, характерного для арбатских сувенирных лавок: между иной матрешкой и самоваром под гжель вроде бы ничего общего нет, но поступить с ними хочется совершенно одинаково – изничтожить.
Другой вопрос, что какой бы ни была средняя температура по палате, альманах – это всегда кардиограмма, где и взлеты, и падения есть. Разве что «Нью-Йорк» был равномерно уныл (т.е. пациент скорее мертв), но в том же духоподъемном Париже случились и свои ямы (в частности, те новеллы, что отвечали за политкорректность: Гаса Ван Санта – о любви с первого взгляда в среде геев – и Гуриндера Чадхи – о праве свободной женщины востока носить хиджаб), и свои фудзиямы (работы немца Тыквера и братьев Коэнов). Высшая точка «Москвы» – пятиминутка уже упомянутого Натансона (новелла «Письмо бабушке Уйне») – щемящая, лиричная, стильная.Правда, Георгий Григорьевич либо слишком хорошо думает о российском зрителе, либо на 90-м году жизни обнаружил в себе талант к троллингу. В снятой им истории о китаянке, что провалила экзамены в консерваторию и вынуждена теперь жить на улице, рефреном выступает весточка на родину, и нетрудно себе представить, каким гыканьем расцветет зал от неоднократно повторенного «все хорошо, бабушка Уйня» и «я скучаю, бабушка Уйня» (ударение на последнем слоге).
Среди отличившихся на нижней точке – Алексей Голубев (новелла «Таксист»). История любви между жительницей рублевского особняка и стритрейсером, угоревшим в машине, сравнимой с особняком по стоимости, бьет наповал даже не атмосферой русского MTV (гламурные фифы, цветные лампионы, демонические арбитры), а искренней попыткой режиссера найти нерв в этой каше из стразов. Если вы плачете от лиричных клипов Тимати, вам понравится.
Подобные бесы на Lamborghini – белые мазафаки обычно мучают сознание тех творцов, у которых детству сопутствовала крайность – оно либо голодное было, либо мажорное, но почти всегда провинциальное. Провинциализм в плохом смысле – это, пожалуй, ключевое определение для данного киноальманаха, и дело не только в воровстве раскрученного международного бренда.
Если Париж и Нью-Йорк были показаны глазами благодушных туристов, то Москва – усталыми глазами «понаехавших». Могучей кучкой магнитов на холодильнике, что покупал не себе, а нелюбимым родственникам. Среди выбранных натур доминируют Кремль, ГУМ, сталинские высотки, а также ночные клубы с припудренными кокаином стойками – то есть нечто стереотипичное, большое, запоминающееся, ураганно безвкусное и заезженное (спасибо, обошлось без Мавзолея и площади трех вокзалов). Все то, что для москвича давно слилось с общим фоном, все то, без чего обошлись в «Париже» и «Нью-Йорке», где дома, магазины и памятники еще крупнее.
Вряд ли случайно героями заметной части новелл стали именно «гости столицы» – большинство из режиссеров тоже не москвичи. Однако ж чтобы снять историю про добрых милиционеров и свиданку у памятника Есенину – месте встреч московских лесбо («Абонент временно недоступен» Олега Фомина) – это надо было не просто откуда-то приехать, это надо с Луны свалиться. В этом смысле стоит упомянуть добрым словом новеллу Веры Сторожевой «Скрипач», локация которой – обычный дворик и заброшка – более всего соответствует ореолу так называемой старой Москвы, которую еще можно было любить.
Одна беда: данная пятиминутка крайне плохо вписывается и в слово «люблю», и в альманах в целом – эдакий распухший киножурнал «Фитиль» с сюжетами от сносных («Джоб» Артема Михалкова) до откровенно халтурных («Никитские ворота» Ираклия Квирикадзе). И ладно бы этот «Фитиль» был сатирическим, но нет – акцент на безобидном хохотунчике слишком явный. Вкупе с тем фактом, что часть работ в фильм не вошли как слишком трагичные, трудно не сделать соответствующих выводов – премьера-то ко Дню города подгадана. Странно, что нет в альманахе новеллы про то, как снесли какое-нибудь ненужное здание XIX века и открыли на его месте красивый торговый центр.
Весь этот беспросветный «позитиффчик» замыливает даже те работы, что при иных интонациях смотрелись бы вполне достойно. Помимо пятиминутки Натансона, это, например, «Он и она» Андрея Разенкова и «Этюд в светлых тонах» Василия Чигинского – бесхитростные, но милые зарисовки о маленьких людях-шестеренках, благодаря которым живет организм мегаполиса. По стилистике они более всего соответствуют тому «Парижу» и тому «Нью-Йорку», которые действительно были любимы. Так что если кто Москву и любит, то это Разенков и Чигиринский, а не Кончаловский, сведший свою новеллу к забавному, но утрированному анекдотцу про москвичей-негров, москвичей-китайцев и азербайджанцев – тоже москвичей.
Что до остальных режиссеров, Лужков им всем судья. Любить нынешнюю Москву –душную, громкую, нервную – можно разве что по-катулловски («Odi et amo»), но любовь, какая бы она ни была, не включает в себя восприятие города как груду сувенирного хлама, бизнес-мекку и центр власти (заканчивается альманах, что характерно, изнанкой кремлевских звезд).
Считается, что, наблюдая за пылающей Москвой, Наполеон воскликнул: «Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!» А затем добавил: «Какая решимость!» Решимость, с которой авторы «Москвы» свели столицу к одноклеточным рефлексиям, также заслуживает восхищения: пожар такому городу был бы к лицу.
|
