|
Официальный сайт Льва Дурова >>
Читать начало статьи >>
Глава 4. Трагический смешной человек.
В спектакле по пьесе Андрея Макаенка "Трибунал" Лев Дуров играет главную роль. Здесь конфликт маски и лица имеет трагикомический характер, а в некоторых эпизодах просто трагический. Герой надевает маску старосты, прислуживающего немцам, причем все, в том числе его дети и жена, принимают эту маску за истинное лицо. Но тем не менее этот конфликт благополучно разрешается.
А в спектакле Анатолия Эфроса "Женитьба" по пьесе Николая Гоголя конфликт между маской и лицом, между возможностью и действительностью в образе Жевакина остается неразрешимым. Жевакин смешон во всем, начиная от одежды и кончая своими рассказами о Сицилии. И все-таки это не просто смешной, жалкий, но и д о б р ы й человек, способный на сострадание. Пытаясь загладить свою вину перед Яичницей, Жевакин рассказывает о мичмане с еще более смешной фамилией Дырка. Он мечется по сцене, смешно размахивает руками, хочет обратить все в смех. Но дело, наверно, не только в том, что Жевакин глубоко сочувствует Яичнице. Он понимает его боль из-за невозможности что-либо изменить. Фамилия для Яичницы - маска, которую никак нельзя снять с лица.
Жевакин смешон. И в то же время он трагичен. Именно потому, что смешон. Мы еще продолжаем смеяться над ним, а уже понимаем, что в своей жалкости Жевакин трагичен. Это ощущение усиливается из-за того, что сам он не осознает, как смешон. Просто не понимает, почему все над ним смеются. Жевакину не удается взглянуть на себя со стороны.
Для чего Жевакин хочет жениться? Трудно сказать. Яичница мечтает о флигелях и пуховиках. Анучкин хочет возместить недостаток в образовании. Подколесин является просто так, из нечего делать: все женятся - и он женится. А Жевакин мечтает заполнить свое одиночество, ведь у него дома вместо жены - одна трубка да еще воспоминания о Сицилии, которая для него не просто сказка, где небо голубое, розанчики, где - любовь. Жевакин вспоминает о том времени, когда он еще существовал как возможность "чего-то большего", когда на его лице еще не было маски смешного, жалкого человека.
Лев Дуров не просит у зрителя для своего героя жалости - ведь жалость принижает того человека, которого жалеют. Актер хочет, чтобы зритель тоже проник в суть гоголевского характера, понял трагичность Жевакина как человека неосуществленных возможностей. Жевакин не догадывается, где его лицо, а где маска.
Сумасшедший пассажир из телефильма "Ехали в трамвае Ильф и Петров", грубо говоря, вариант того, что произошло бы с "загадочным человеком", если бы он столкнулся с чем-то непривычным для себя, если бы кто-либо из гостей сказал что-нибудь т а к о е... Советский чиновник, идущий по трамваю, всех спрашивает: "Вы сходите? А вы сходите?". И вдруг, получив неожиданный ответ, окончательно зацикливается на этой фразе, попадает в психбольницу, где врач (его тоже играет Дуров!), догадавшись, что надо как следует наорать на пациента, вновь приводит его в состояние "нормы". Мелкий функционер жалок до такой степени, что он привык, чтобы на него только кричали.
Этот характер можно считать продолжением гоголевского Жевакина (пусть он и сыгран Дуровым раньше). Жевакин еще обижается на то, что его называют "петушьей ногой", и искренне не понимает, что в нем плохого, если он отвергнут. Сумасшедший пассажир не может понять, что в нем хорошего, и успокаивается, прослезившись, только когда все становится на свои места. Это уже трагедия человека, привыкшего к свой маске и считающего ее лицом.
Глава 5. Рядом с трагическим.
Точно так же привык к своей маске Рафинад из многосерийного телефильма "Вся королевская рать". Если советский чиновник в ленте "Ехали в трамвае Ильф и Петров" становится лишь на время сумасшедшим, а потом вылечивается, то американский "винтик в системе" имеет свой физический недостаток, усугубляющий его духовную неполноценность. Может быть, поэтому он находит циничного политика Старка, становится его верным прислужником - только за то, что Старк называет его другом. Рафинад не может понять, что просто нужен Старку как телохранитель, а слова - не более, чем видимость.
Видимость и сущность, маска и лицо - главные проблемы в образе Клауса, прекрасно сыгранного Львом Дуровым в телесериале "Семнадцать мгновений весны". Клаус не понимает, что ведет двойную игру не только с пастором Шлагом, но и с самим собой. Клаус знает, что служит грязному делу. Он как бы позирует, красуется своей мерзостью. И в то же время выставляет себя в качестве человека, имеющего "призвание оппозиционера, трибуна, вождя". Клаус знает свое лицо, ведает и о собственной маске. Но хочет, чтобы его маску принимали за лицо. Так Клаус и умрет, считая себя пропагандистом идей фюрера.
Его трагичность заключается в том, что ни он сам, ни кем считал себя, ни то, что видели в нем другие, не совпадает. Это, так сказать, трагичность иного рода: трагичность звания "человек", которое присваивает себе этот мерзавец. Хотя и в Клаусе можно почувствовать "что-то большее", на что он был способен.
Образ Клауса очень интересен в контексте всего творчества Льва Дурова. Такая резко отрицательная роль - единственная. Например, к Рафинаду у нас есть еще доля жалости, как к физически и духовно утомленному человеку. Если Рафинада таким, каким он является, сделали люди, то Клаус создал сам себя. Если бы даже не было фашизма, Клаус все равно стал бы провокатором, потому что провокаторство - суть его натуры.
И совершенно противоположная роль - контуженный солдат в фильме "Пядь земли". Он удивительно обыкновенен, будничен, словно работает, хотя война для него и есть тяжелая работа, от которой устают. Его труд в поте лица - стоять насмерть за пядь земли. А потом солдат погибнет. И в простоте, будничности этой смерти еще больший трагизм, чем в том случае, если бы солдат умер, совершив подвиг.
Глава 6 (неоконченная). Трагический человек.
Предыдущую роль можно было бы с полным правом назвать трагической. Но все-таки она эпизодическая, хотя, как можно заметить, Лев Дуров в кино - мастер именно эпизодов. Он умеет за короткое экранное время создать убедительный психологический портрет человека, используя какую-нибудь деталь. Правда, Дуров в театре интереснее, прежде всего потому, что исполняет большие роли. А это позволяет актеру глубже проникать в психологию характера, многогранно передавать сущность того или иного образа. Кроме того, театральные работы Льва Дурова основаны преимущественно на классике. Поэтому не удивительно, что его самый трагический образ - театральный (штабс-капитан Снегирев в спектакле Анатолия Эфроса "Брат Алеша" по мотивам романа "Братья Карамазовы" Федора Достоевского).
Не будем здесь касаться правомочности создания пьесы (автор - Виктор Розов) на основе одной из линий большого романа, но заметим, что Снегирев, прозванный Мочалкой, вместе с Лизой в исполнении Ольги Яковлевой - самые "достоевские" герои в спектакле. Именно потому, что накал их страстей соответствует первоисточнику спектакля.
Дуров играет "униженного и оскорбленного" Мочалку с обнаженным и кричащим психологизмом. Хотя, как верно отмечала Майя Туровская, "Л.Дуров со всеми своими "словоерсами" не очень всерьез униженный. Он, скорее, всерьез бунтующий, сохранивший на дне души достоинство и честь. Штабс-капитан Снегирев, нежели Мочалка". Туровская объясняла это индивидуальностью актера. Но все-таки Лев Дуров выполнял задачу режиссера, для которого бунт Снегирева смыкается с бунтом самого Алеши.
Есть в спектакле такие эпизоды, когда Дуров поднимается на вершины трагизма. Например, в сцене, когда Алеша Карамазов хочет передать Снегиреву деньги за оскорбление его братом Митей, а штабс-капитан хочет и не может взять деньги. Вот он уже было взял, но стоило Алеше назвать сумму, как Мочалка сразу отдергивает руку. Речь идет здесь не просто о просьбе забыть об оскорблении, но и забыть о своей чести, достоинстве. А в другом моменте Мочалка вскрикивает, что не хочет хорошего мальчика вместо Илюшечки - и этот крик потрясает душу, переворачивает ее.
Актер играет штабс-капитана Снегирева бунтующим против всего: против своего прозвища, против оскорбления, против своей бедности и жалкости. Но только этот бунт никто не принимает всерьез, за исключением Алеши Карамазова, чувствующего вину не за одно лишь оскорбление, нанесенное Митей, но и за Илюшечку, за самого Мочалку, за Лизу, за всех на свете. Бунт Мочалки - это детский бунт его сына Илюшечки, бессознательный, безрезультатный. Это, скорее всего, защита от оскорблений и унижений людей. Штабс-капитан Снегирев бунтует и против самого себя, против всего того, что осталось лишь в возможности. Свое лицо не удовлетворяет его, и он бунтует за право иметь истинное лицо - именно Снегирева, а не Мочалки.
Эта роль показала, что Лев Дуров способен во всей полноте раскрыть и трагический характер. Думается, что еще появятся новые прекрасные работы этого замечательного актера как раз в жанре трагедии. Поэтому оставим эту главу незаконченной. Тем более, что в печати было сообщение, что Дуров репетирует роль Яго в спектакле "Отелло" в постановке Анатолия Эфроса. Эта роль должна продолжить постоянные мотивы творчества актера. Ведь основное в образе Яго - именно проблема маски и лица. Яго понимает, что лицо в мире - бессмыслица. Он видит изнанку вещей. А потому Яго пытается создать вторую, как бы т е а т р а л ь н у ю жизнь, надев на себя маску.
Но разговор об этом впереди. Сейчас же подведем итоги. Еще начиная писать о Льве Дурове, можно было обратить внимание на удивительную вещь: о таком интересном актере, работающем плодотворно и в театре, и в кино, очень мало написано. Возможно, это объясняется тем, что образы, созданные Дуровым, во многом противоположны. Если бы мы не знали, что все они - лица одного человека, то могли бы подумать, что это разные люди, похожие друг на друга в той степени, в которой человек похож на человека. Но какое же из этих лиц - настоящее лицо Льва Дурова?! Будем считать, что то, которое мы еще увидим. Ведь, в сущности, Дуров - "загадочный человек", который может стать кем угодно, если он, конечно, этого захочет.
|
