|
Как бы продолжая предшествующую статью «Заново открывая войну», хочется поведать о своего рода эстетическом потрясении, испытанном благодаря почти часовому документальному фильму «Блокада» Сергея Лозницы, смонтированному из практически не виденной кинохроники. Прежде всего поражает не столько естественность и подлинность существования людей на экране, сколько вовсе не ожидаемая сосредоточенность и даже некая медитативность, как будто речь идёт не о кошмарной странице в истории недавней второй мировой войны, а об отделённом целыми веками от нас эпическом событии. Причём большую часть экранного времени мы видим отнюдь не то, как люди изо всех сил пытаются выжить в условиях блокады - а ведь богатая кинематографическая память услужливо подбрасывает нам буквально впечатанные в сознание образы с замёрзшими трупами на заснеженных улицах и еле передвигающимися жалкими фигурками тех, кто ещё умудрился остаться в живых посреди холодного ада.
Напротив, складывается парадоксальное впечатление, что ленинградцы пытаются просто жить - обычной бытовой жизнью, изо дня в день, из месяца в месяц, лишь вынужденно приспосабливаясь к меняющимся внешним обстоятельствам. Сначала наблюдают с любопытством прохожих за устраиваемыми на улицах зенитными расчётами, провожают взглядом доставленные в город аэростаты или следуют за небольшой колонной немецких военнопленных, а потом, по мере приближения зимы, сталкиваются с более жестокими лишениями блокады. Возникает редкостное ощущение чуть ли не от физической сопричастности происходящему, когда поневоле постигаешь, как медленно и незаметно сжималось кольцо вокруг города, а жизнь всё равно продолжала течь и струиться, подобно бьющему фонтанчику из взорванной водопроводной трубы или ручейку среди сугробов, из которого горожане черпают воду для своих хозяйских нужд.
По какой-то странной и непредумышленной ассоциации почему-то вспоминается другая лента уже о современном Санкт-Петербурге - «Тише» Виктора Косаковского. Он запечатлел с дотошностью археолога, который исследует древние раскопки в тех местах, где некогда существовала сгинувшая в небытие цивилизация, то, как с потрясающим упорством, достойным лучшего применения, сотрудники аварийных служб и дорожные рабочие пытаются ликвидировать последствия прорыва труб на улице под окном. Заделывая, вновь вскрывая, закатывая под асфальт, опять орудуя пневматическими молотками…
И из этого намеренно продлённого репортажа с места события, снятого камерой прямо из квартиры режиссёра в разное время суток и в различную сезонную пору, возникал неожиданный эффект художественного обобщения постоянно творящегося перед нашими глазами житейского абсурда, что заставляло воспринимать всем хорошо знакомую по окружающей действительности и даже заурядную уличную историю как своеобразную «экзистенциальную сатиру». Мысли о тщете бытия и иллюзорности человеческих стремлений хоть как-то постичь смысл Божественного Провидения вдруг приобретали в отечественном преломлении характер «философского пофигизма» и неистребимого «совкового релятивизма»: дескать, чего ради суетиться в этой жизни, если она изначально похожа на «сбывшегося Кафку».
Казалось бы, какая связь между картинами «Тише» и «Блокада», кроме того, что их действие происходит в Ленинграде-Петербурге… Вдумчиво отобранная Лозницей хроника, которая, по всей видимости, снималась операторами на свой страх и риск, по велению души, без особой надежды увидеть это когда-либо в выпусках киножурналов, где приветствовались, пожалуй, лишь крайне полярные сюжеты пропагандистского плана, призванные воодушевить советским пафосом стойких защитников отечества или же вызвать яростный гнев к безжалостному врагу, на самом деле воздействует по контрасту. Чем тише и спокойнее поведение людей на экране даже в момент бомбёжек, пожаров, зимней стужи, непосредственно перед лицом неотступной смерти, тем страшнее впечатление «экзистенциальной трагедии», переживаемой ими во время блокады. Война как таковая находится где-то за пределами этого мира, но «здесь и сейчас» она гораздо ужаснее и абсурднее, поскольку вторгается тихой сапой, подкрадывается исподтишка, проникает подобно чуме, голодному и холодному мору. Пограничная ситуация между бытием и небытием усугублена тем, что город попал в капкан, оказался в безвыходной ловушке, приговорён к медленной смерти, как к жесточайшей пытке, когда, например, на головы вниз повешенных надевают мешки с крысами.
Аналогия с этим тоже неслучайна, потому что завершается фильм не салютом по поводу снятия блокады, а сценой публичной казни, когда собравшаяся на площади огромная толпа молча взирает на повисшие трупы. И когда уже думаешь о теме возмездия в расширительном плане, предполагая возможность самых разных трактовок финала (в конце концов, не одни лишь немцы повинны в осаде Ленинграда), досадное включение единственного титра, привязывающего событие к конкретной дате, но всё-таки оставляющего неясность в отношении приведённого в исполнение некоего приговора почему-то в 1946 году, заставляет усомниться в этой последней точке повествования.
Однако «Блокада» преподаёт настоящий урок игровому кино не только по степени невероятной натуральности и практически недостижимой гиперреальности происходящего, но в первую очередь - по эпичности мышления. В данной ленте не сказано вообще ни слова, и даже город не назван, как и война не поименована. Нам не навязывается в чередовании кадров никакая авторская концепция, помимо той, что мы сами должны извлечь из видимого на экране, если, конечно, пожелаем это сделать, не будучи окончательно испорченными насквозь фальшивым и отрепетированным кинематографом (включая многие документальные картины), якобы оснащённым всевозможными дискурсами и симулякрами. Ведь тут в постепенно мертвеющем и замерзающем пространстве всё ещё теплится жизнь - и чёрно-белое, почти графическое изображение с внезапно открывающейся глубиной кадра и поразительными городскими панорамами рождает восхитительное чувство «запечатлённого времени», не исчезающего никуда и пребывающего вовеки.
|
